Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]
После Ибицы мне все еще не по себе.
Голова кружится и ноги ватные.
Но мне вновь безумно хочется, чтобы этот старый человек прибегнул к своей непонятной магии.
Чтобы опять заработала формула (xY)(yZ) X Z и я смог увидеть то, чего самому мне никогда не увидеть.
Шекли устраивается под деревом, переводчица садится рядышком, хотя она нам не очень и нужна: я понимаю все, о чем он говорит, он понимает меня, а когда открывается портал, то языковой барьер вообще исчезает, как исчезает и сам язык.
Не видения, не галлюцинации.
Если это как–то и можно назвать, то
полуденными песнями тритонов,
хотя на часах уже третий час дня и полдень давно позади.
Шекли засыпает, минут на пять, прямо тут, под деревом.
Потом открывает глаза и закуривает очередную сигарету. Он много курит. Camel. Крепкий Camel, но с фильтром[97].
— Ну что, — спрашивает он меня. — Еще хочешь?
Я хочу.
Безумно хочу вновь погрузиться в темную, бездонную шахту времени.
Потому что где–то там должен быть свет.
А еще я знаю, что вновь смогу пережить то ощущение какого–то безграничного удивления перед жизнью, благодарности за присущее ей чудо, случающееся всегда в тот момент, когда ты этого уже просто не ждешь.
Как в запомнившемся еще с детства рассказа мистера Боба «Особый старательский»
«Моррисон, шатаясь, побрел к ней. «Попросить бы мне флягу», — говорил он себе, мучимый страшной жаждой, ковыляя по песку к чаше. Вот наконец перед ним стоял «Особый старательский» — выше колокольни, больше дома, наполненный водой, что была дороже самой золотоносной породы. Он повернул кран у дна чаши. Вода смочила желтый песок и ручейками побежала вниз по дюне.
«Надо было еще заказать чашку или стакан», — подумал Моррисон, лежа на спине и ловя открытым ртом струю воды.»[98]
— Ну что, мы едем? — спрашивает Шекли.
— Летим! — отвечаю я.
— Падаем! — смеется он.
Портал вновь открывается.
— Хочу увидеть Берроуза! — кричу, чтобы заглушить рев времени.
— Живого? — уточняет Шекли.
— Живого! — еще громче ору я.
— Тогда в Нью — Йорк, — так же громко кричит мистер Роберт, в 1971, а может, и раньше! Вон видишь человека, похожего на труп?
Человек, похожий на труп, стоит у окна и смотрит куда–то вниз.
Я набираю в легкие побольше воздуха и на секунду зажмуриваюсь.
Потом открываю глаза и думаю, о чем мне сейчас лучше всего поговорить с Берроузом.
47. Про острова
Именно Шекли зародил во мне очередную придурошную мечту.
Точнее, нужным образом ее конкретизировал.
Можно даже сказать: — вербализовал: —)).
В его до удивления внятном американском произношении мечта звучала кратко и обрывисто:
NAXOS!
— Я люблю читать про греческие острова! — перед этим сказал я ему и добавил: — Может потому, что там никогда не бывал.
— Поезжай на Наксос! — ответил мне Шекли.
Вообще–то я всегда любил читать про острова. Задолго до того, как впервые оказался в Средиземноморье. На каких–то я даже бывал, ничего особенного, но все равно забавно — тот же остров Русский, что неподалеку от Владивостока, не только надолго въелся в память своими склонами, густо поросшими лимонником и какими–то таинственными, темными, широколиственными деревьями, так еще запомнился безумной эскападой одного давнего приятеля, решившегося прогуляться к вершине и случайно угодившего в яму, из которой долго не мог выбраться, да и не смог бы сам, пока мы его оттуда не извлекли.
ХОТЯ НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ВСЕ ЭТО ОПЯТЬ ЖЕ:
ГЛЮКИ ПРОШЛОГО,
иначе говоря — меморуинги.
ПОЛУДЕННЫЕ ПЕСНИ ТРИТОНОВ…
Но те острова, о которых мне доводилось читать, были совершенно иными.
Дело даже не в Стивенсоне с его «Островом сокровищ», и не в «Необитаемом острове» Жюля Верна.
И не в полинезийском рае Гогена, про который я тоже читал — вроде бы «Луна и грош» Моэма.
Дело вообще в рае.
Островной рай — island paradise.
А рай, как известно, ожидает нас отнюдь не в этой жизни.
Хотя все возможно…
Наверное, поэтому я и отправил в последней части своего романа «Летучий Голландец» главных героев на один из необитаемых островов архипелага Мергуи, что в Андаманском море — чем безумнее развязка, тем прекраснее должны быть окружающие пейзажи.
Пусть даже иногда.
Но к этому времени я уже кое–что понимал в действительном островном раю, пусть даже опыт опять пришел опосредованно, из книг.
Началось все с «Волхва» Фаулза, попавшего мне в руки — по странному стечению обстоятельств — примерно в те же дни, что и наш с Катей Ткаченко «Ремонт человеков» оказался у Бориса Кузьминского.
Только здесь это лишь очередная мета времени, не больше.
Намного существеннее про Фаулза.
Точнее — про остров Праксос, который на самом деле называется Спеце.
Это один из островов залива Сароникос, не так уж далеко от Афин.
Остров, покрытый сосновыми лесами.
А вокруг — Эгейское море.
На самом деле рай сейчас для меня давно уже там, именно на Эгейском море. С того самого момента, когда я только его увидел, то понял: моя душа, наконец–то, нашла, что искала.
Это было ранним утром, где–то в самом начале девятого. Мы с дочерью, ошалевшие после дороги, бросили сумку на рецепции, и — чтобы скоротать время до завтрака — решили дойти до пляжа, хотя «дойти» звучит слишком громко: пляж был метрах в пяти от отеля, надо лишь перейти узкую каменную прогулочную дорожку, громко именуемую здесь бульваром, и вот он — пляж, полоска мелкого, светлого песка, уходящая в розовато–лазоревое зеркало еще не проснувшегося по утру моря…
Напротив же, в стороне горизонта, темным расплывчатым пятном проступал понемногу греческий остров Кос, мало чем похожий на Спеце/Праксос. Как сказано в путеводителе «Греческие острова» из знаменитой английской серии «Dorling Kindersley» — первый всегда отличался мягким климатом и плодородной почвой, на которой выращивали и выращивают знаменитый зеленый салат, второй же еще в древности прозвали «Сосновым». Что же касается Фаулза, то одну из его фраз о Спеце стоит привести почти целиком:
«Праксос прекрасен. Другие эпитеты к нему не подходят: его нельзя назвать просто красивым, живописным, чарующим — он прекрасен, явно и бесхитростно. У меня перехватило дух, когда я увидел, как он плывет в лучах Венеры, словно властительный черный кит, по вечерним аметистовым волнам, и до сих пор у меня перехватывает дух, если я закрываю глаза и вспоминаю о нем. Даже в Эгейском море редкий остров сравнится с ним…»
Между прочим, если считать и те острова, что находятся в Ионическом море, то у Греции их более двух тысяч.
И, скорее всего, когда–то действительно все они были раем, потому что лишь побывав на Эгейском море начинаешь понимать, отчего эллинские боги выбрали именно те места.
Я шел по набережной города Бодрума и мрачно смотрел на причалы, от которых дважды в день отходили небольшие скоростные суда, что–то типа «ракеты», в сторону островов Родос и Кос.
Купить билет не было проблемой: всего–то двадцать долларов до Коса и обратно, и что–то около сорока–пятидесяти до Родоса.
Такие деньги у меня были.
Но у меня был неправильный паспорт.
Как и положено человеку, родившемуся в неправильной стране.
Любой турок мог сесть в «ракету» и поехать на Кос, не говоря уже об англичанах, немцах, шведах и даже израильтянах.
А мне нужна была шенгенская виза.
У меня в паспорте есть одна шенгенская виза — еще со времен поездки в Испанию, но она давно не действительна.
У дочери даже две шенгенских визы, но обе они уже не действительны.
Остров же Кос холмился на горизонте и был недостижим, как недостижим и таинственный Праксос Фаулза, хотя когда я спросил очень давно Кузьминского: — Что это за остров на самом деле? — тот мне почему–то ответил:
— Самос!
А МОЖЕТ, МНЕ ЭТО ПРОСТО ПОСЛЫШАЛОСЬ?
На самом деле Самос относится к северным Эгейским островам, Кос — к Южным Спорадам, Спеце, он же Праксос, как я уже говорил, к островам в заливе Сароникос, а Наксос, куда мне велел поехать мистер Шекли — к Кикладам.
ВЕДЬ НЕ НАДО ЗАБЫВАТЬ, ЧТО ГРЕЦИИ ПРИНАДЛЕЖИТ БОЛЕЕ 2 000 ОСТРОВОВ!
Только это еще не весь путь, который мне пришлось пройти до уяснения всей необходимости путешествия именно на Наксос.
Куда, между прочим, самолеты из Екатеринбурга не летают.
Вот из Копенгагена летают — моя хорошая знакомая, ныне живущая там замужняя фру с плохо произносимой фамилией, летала минувшей осенью с мужем именно на Наксос.
